Хор маргариток.

Хор маргариток.

Если бы такое произошло не на моей крошечной кухне, не в моем присутствии и без еще одной живой свидетельницы, у меня не было бы никаких оснований поверить в это. Однако поскольку я не страдаю ни психическими отклонениями, ни тугоухостью, у меня нет ни малейшего повода считать случившееся плодом своей фантазии.
Начну с "живой свидетельницы". Лилю А. я знаю, что называется, с младых ногтей. Она отличалась красотой броской, но не витринной: ее внешность являлась лишь ярким футляром для незаурядного ума и золотого сердца. Лиля работала ученым секретарем ереванского НИИ, известного в народе как Институт Мергеляна - по имени его гениального директора, решившего в двадцатилетнем возрасте какую-то заковыристую математическую задачу, которая в одночасье сделала его знаменитым доктором наук. Работая у такого прославленного директора, Лиля внесла рационалистическое предложение, сэкономившее институту громадные деньги. И в качестве премии молодой женщине была выделена однокомнатная квартира. Правда, на пятом этаже пятиэтажки, но, во-первых, в центре города и, во-вторых, с балконом. Тогда, в 1968 году, Лиле было всего 26 лет (а может быть, уже 26 лет), и она была счастлива, что появилась естественная дистанция между ее личной жизнью и родительской опекой.
Событие, одарившее Лилю дополнительными способностями, произошло августовским вечером того года. Лиля читала книгу, лежа на раскладушке, поскольку диваном пока не обзавелась. Было десять часов вечера. Балконная дверь была открыта настежь. И вдруг в проеме двери появился невысокий - может быть, полутораметровый - человек в серебристом комбинезоне. Кожа лица серая, огромные глаза раскосы, волосы отсутствуют, но более всего Лилю поразила длина его рук: они свисали ниже колен, и фаланги пальцев были костлявыми, как у скелета. "Ты испугалась?" - спросила я ее, когда она мне это рассказывала. "Нет, - ответила Лиля, - был момент какой-то туповатой отрешенности". А инопланетянин, не открывая рта, громко произнес в Лилин мозг: "Полетим со мною на планету:" (название планеты у Лили вылетело из головы). Она мысленно ответила: "Нет. Иначе я умру на Земле". Инопланетянин сделал шаг к ее раскладушке, и вот тут Лилю охватил ледяной ужас. Она мгновенно натянула одеяло себе на голову - подобное страусиное действие в столь неординарной ситуации, пожалуй, было бы естественным для любой женщины, как ученой, так и малограмотной. Однако манипуляция с одеялом привела к тому, что обнажились ступни Лилиных ног, которых и коснулся серый человечек из неведомых космических бездн скелетными костяшками пальцев. А если соблюдать большую точность, то не коснулся, а сжал, и не ступни, а щиколотку. И Лиля сразу отключилась, погрузившись в глубокий сон. Утром она все отчетливо помнила. Более того, на щиколотке появилась красная семерка (как оказалось позднее, появилась не на время, а навсегда, на всю жизнь).
Прошел месяц-другой, и Лиля обнаружила, что способна избавить человека от недуга. И еще ей стали сниться сны научного характера, а конкретнее - экологического. Она рассказала мне несколько таких снов. Я запомнила лишь один, да и то схематично. К озоновой дыре, сквозь которую на Землю рвутся громадные космические энергии, возносится аппарат в форме тарелки, начиненный трансформатором, который преобразует чужую энергию в родную электрическую. И получаемая энергия бесконечна, поскольку нет предела космическим силам.
Лиля рассказывала разным людям, в том числе и имеющим вес в науке, о показанных ей перспективах энергообеспечения общества, однако ответом ей было зевотное равнодушие.
В 1990-е годы, после ужасающего армянского землетрясения, из-за блокады, безработицы, зимних холодов, при отсутствии света, а подчас и воды, люди стали уезжать из Армении. Уже немолодой гений Сергей Мергелян переехал в Штаты, в Бостон. Через некоторое время и Лиля с дочкой избрали тот же американский город для своего дальнейшего проживания - они покидали родину с надеждой на добрые перемены. Перед отъездом остановились у меня в Москве дней на десять.
Однажды Лиля решила подарить мне цветы, но при этом учла, что срезанные цветы я не очень люблю. Увидела на рынке бабусю, продававшую белые маргаритки с комочками земли на корешках. Подошла. Бабуся, заметив ее интерес, предупредительно пообещала: "Землю-то я срежу". Лиля быстро возразила: "Вот этого делать не нужно". Купила охапку живых маргариток, нашла у меня цветочный горшок, накопала в саду земли, посадила цветы, полила, и: вот тут-то и началась фантастика.
Лиля находилась на кухне, я - в дальней комнате. Слышу ее крик: "Алла! Скорее сюда!" Вбегаю на кухню и не верю своим ушам: цветы поют! Это был слаженный хор из тонюсеньких птенчиковых голосочков. Переливы пения включали в себя веселый смех, детское ликование, непритворную благодарность, радость жизни. Казалось, звонкие голосочки возносят гимн Творцу за дарованное им продолжение земного существования. Хор был громким и счастливым. А мы с Лилей пребывали в молчаливом ошеломлении, остолбеневшие и потрясенные. Пение белоголовых малюток продолжалось долго - не менее получаса, в течение которого я ни разу не вспомнила о том, что у меня имеется диктофон. Потом постепенно голосочки стали затихать, замирать, удаляться, растворяться в безмолвии нашего изумления. И наступила тишина, которую мы долго не в силах были нарушить членораздельными словами - вначале гортани наши исторгали лишь бессвязные междометия. Не берусь и сейчас комментировать этот цветочный гимн - могу лишь сказать: все - живое, от атома до Светила, и все есть тайна для сознаний, которые пока еще в эту тайну не посвящены.
Лиля уехала в Америку, а подаренные ею маргаритки продолжали вызывать мое недоумение и восхищение. Стоило мне задуматься, забыв на них свой взгляд, как они, подобно маленьким детишкам, которые просятся на руки, начинали тянуть ко мне стебелечки: один, второй: Иногда я смотрела на них специально, дабы в очередной раз убедиться в том, что не галлюцинирую. Да нет же! Минутку посмотрю, и уже тянутся!
Приходили гости, я ставила горшок с маргаритками на середину стола и начинала смотреть на прелестные белые головки этих растительных существ, связанных со мной некими незримыми нитями. И слабенькие стебельки тянулись ко мне: возьми на ручки! Гости ахали, недоумевали, что это за фокус, уж не живет ли в земле червяк, который каким-то образом манипулирует цветами?
А потом я уехала в предгорья Памира. Совсем ненадолго - отсутствовала всего одиннадцать дней. Когда же вернулась, маргаритки были мертвы. Нет, за ними ухаживали, их поливали - так же, как все остальные цветы на кухонном подоконнике, но: остальные были свежи и здоровы, а мои любимые белоголовые малыши, которые когда-то пропели мне песню радости, уже не подавали никаких признаков жизни. Их стебельки превратились в тоненькую соломку, головки полностью высохли и лежали на земле печальным бездыханным холмиком. Я сидела напротив, глядя на этот могильный холмик, и плакала. На сердце было горько-горько, будто я прощалась с очень близким и дорогим мне существом, безвременно покинувшим этот мир. И вдруг один стебелечек-соломка невероятным усилием распрямился, приподнял сухую, теперь уже не белую пушистую, а серенькую крошечную головку и потянулся ко мне: Это прощание длилось одно-единственное мгновение, после чего стебелек подкосился, упал, уронив головушку на своих почивших собратьев. Хотя и лежало предо мною мертвое сорокоголовое сообщество маргариток, но в момент прощания я воспринимала его как единое цельное существо по имени Цветок. И вот теперь его не стало, и душа моя оплакивала его. Ведь он, Цветок, умер от тоски по мне. Он умер от любви ко мне.

Алла ТЕР-АКОПЯН